Ю Несбё - И прольется кровь
Откуда-то из-за деревьев в парке доносилась музыка. Мы машинально пошли на звук. Перед билетным окошком стояла очередь из молодых людей, веселых, шумных, одетых в светлую летнюю одежду. Я узнал плакат над билетным окошком, я видел его на телефонном столбе в Косунде.
– Может, нам…
– Я не могу, – улыбнулась она. – Мы не танцуем.
– Нам не обязательно танцевать.
– Христианин не заходит в помещение, где проходит праздник.
Мы уселись на скамейку под деревьями.
– Когда ты говоришь «христианин»… – начал я.
– Я имею в виду лестадианца, да. Я знаю, что все это может показаться странным для непосвященного, но мы пользуемся только старыми переводами Библии. Мы не думаем, что содержание веры может меняться.
– Но идея о горении в аду была внесена в Библию только в Средние века, так что это довольно современное изобретение. Не стоит ли в таком случае его отвергнуть?
Лея вздохнула:
– Разум живет в голове, а вера – в сердце. И не всегда они – добрые соседи.
– Но танец тоже живет в сердце. Когда ты двигалась в такт мелодии из музыкального автомата, ты находилась на грани греха?
– Возможно, – рассмеялась она. – Но существуют и худшие вещи.
– Например?
– Хм. Например, якшаться с пятидесятниками.
– Это хуже?
– Моя двоюродная сестра живет в Тромсё, и она выбралась из дому и отправилась на собрание местных пятидесятников. Когда ее отец обнаружил, что она уходила из дому, сестра соврала и сказала, что была на дискотеке.
Мы рассмеялись, оба.
Стало темнее. Пора было ехать обратно. И все же мы продолжали сидеть.
– Что они чувствуют, когда идут по Стокгольму? – спросила она.
– Все, – ответил я и закурил. – Они влюблены. Именно поэтому они все видят, слышат и ощущают.
– Так происходит, когда человек влюблен?
– Ты никогда этого не испытывала?
– Я никогда не была влюблена, – сказала она.
– Правда? Почему?
– Я не знаю. Очарована – да. Но если влюбленность – это то, что о ней говорят, то нет, никогда.
– Значит, ты была снежной королевой. Той, кого хотели заполучить все парни, но с кем никто не решался заговорить.
– Я? – Лея рассмеялась. – Нет, я так не думаю.
Она прикрыла рот ладонью, но тут же убрала руку. Возможно, жест ее был бессознательным, но трудно поверить, что такая красивая женщина испытывала комплексы по поводу маленького шрама на верхней губе.
– А ты, Ульф? – Она назвала меня ненастоящим именем без всякой иронии.
– Много раз.
– Хорошо тебе.
– Ох уж не знаю.
– Почему?
Я пожал плечами:
– За это надо платить. Но я научился хорошо переносить отказы.
– Глупости, – сказала она.
Я ухмыльнулся и затянулся:
– Я был одним из таких парней, знаешь ли.
– Каких парней?
Я знал, что отвечать не обязательно, она покраснела, а значит, поняла, что я хотел сказать. На самом деле я немного удивился: она вроде не из тех, кто краснеет.
Но я все же собирался ответить, как вдруг меня прервал крик:
– Какого черта ты здесь делаешь?
Я обернулся. Они стояли позади скамейки, метрах в десяти. Трое. У каждого в руке по бутылке. Бутылки от Маттиса. Трудно сказать, кому из нас был адресован вопрос, но даже в сумерках я увидел и услышал, кто его задал. Уве. Деверь с правом наследования.
– Ты с этим… этим… южанином!
Дрожь в его голосе поведала мне, что он уже попробовал содержимое бутылки, но я подозревал, что вина за его неспособность найти более оскорбительное слово лежала не только на бутылке.
Лея подскочила, быстро подошла к нему и положила ладонь ему на руку.
– Уве, не надо…
– Эй, ты! Южанин! Посмотри на меня! Ты думал, что сейчас ее оттрахаешь, да? Сейчас, когда мой брат в могиле, а она – вдова. Но им нельзя, ты знал? Даже тогда им не разрешают трахаться! Нельзя, пока они снова не выйдут замуж! Ха-ха-ха!
Он отпихнул Лею в сторону, а потом описал бутылкой широкий полукруг и поднес ее к губам.
– Кстати, с этой, может, и прокатит… – Из его пасти полетел фонтан спиртного и слюней. – Потому что эта – настоящая шлюха!
Он уставился на меня диким взглядом.
– Шлюха! – повторил он, поскольку я не отреагировал.
Разумеется, я знал, что во всем мире обзывание женщины шлюхой – явный сигнал подняться и заехать кулаком в морду обзывающему. Но я остался сидеть.
– В чем дело, южанин? Ты и трахаль чужих женщин, и трус? – Он заржал, явно довольный тем, что наконец-то подобрал нужные слова.
– Уве… – начала Лея, но он отстранил ее рукой с бутылкой.
Возможно, это было ненамеренно, но донышко бутылки ударило ее по лбу. Возможно. Я встал.
Уве ухмыльнулся. Протянул бутылку своим дружкам, стоявшим в полумраке под деревом. И начал приближаться ко мне, сжав кулаки, передвигаясь на полусогнутых ногах мелкими быстрыми шагами, пока не принял правильное положение, немного нагнув голову и прикрывая ее руками. Взгляд его внезапно стал ясным и сосредоточенным. Сам я нечасто дрался после начальной школы. Поправка: я вообще не дрался после начальной школы.
Первый удар угодил мне в нос, и я ослеп от слез, мгновенно наполнивших мои глаза. Второй пришелся в челюсть. Я почувствовал, как что-то отделилось, и во рту появился привкус металла. Я выплюнул зуб и ударил прямо в воздух. Третий удар Уве снова пришелся в мой нос. Не знаю, что услышали они, а мне показалось, что звук перелома похож на сплющивание автомобиля.
Я ударил летний вечер еще один раз. Следующий его удар попал мне в грудь как раз в то время, когда я сделал шаг вперед и обхватил его. Я пытался прижать его руки к телу, чтобы они не нанесли мне других повреждений, но он высвободил левую и несколько раз дал мне по уху и по виску. Что-то хлопало и свистело и как будто лопалось. Я пытался кусаться, как собака, поймал что-то – ухо – и укусил изо всех сил.
– Черт! – заорал он, высвободил обе руки и зажал мою голову под правой.
Я почувствовал запах пота и адреналина – его ни с чем не перепутаешь. Я уже ощущал его раньше. Так пахли люди, которым только что сообщили, что они должны Рыбаку деньги, и они не знали, что будет дальше.
– Если ты ее тронешь… – прошептал я в его искусанное ухо, услышав, как слова захлебываются в моей собственной крови, – я тебя убью.
Он заржал:
– А как насчет тебя самого, южанин? Что, если я вышибу твои оставшиеся красивые белые зубы?
– Приступай, – фыркнул я. – Но если ты ее тронешь…
– Этим?
Единственное положительное, что я могу сказать о ноже, который он держал в свободной руке, – это то, что он был меньше ножа Кнута.
– Кишка тонка, – простонал я.
Он приставил кончик ножа к моей щеке:
– Точно?
– Ну давай же, козел… – Я не понял, почему внезапно начал пришепетывать, но потом почувствовал прикосновение к языку холодной стали и понял, что нож уже прошел через щеку. – Вонючий…
Я с большим трудом умудрился закончить, поскольку для произнесения этого слова требуется шевелить языком. Но моя дикция определенно была недостаточно хороша.
– Что ты сказал, хрен моржовый?
Я почувствовал, как нож повернулся.
– Твой брат приходится тебе отцом, – фыркнул я. – Вот почему ты безмозглый и страшный.
Нож резко выдернули.
Я знал, чего ждать, знал, что сейчас все прекратится. И что на самом деле я просил этого, да, умолял об этом. У мужчины, унаследовавшего гены берсерка, не было другого выбора, кроме как вонзить в меня нож.
Почему я так поступил? Черт его знает. Черт его знает, какие задачки мы решаем, как прибавляем и вычитаем, чтобы остаться в плюсе. Знаю только, что фрагменты такой задачки пронеслись в моем измученном солнечной бессонницей и проспиртованном мозгу. В плюсе было то, что одному человеку придется очень долго просидеть в тюрьме за предумышленное убийство, и за это время такая женщина, как Лея, сможет уехать далеко-далеко, во всяком случае, если у нее хватит ума оставить себе хотя бы часть денег, о местонахождении которых ей было известно. Еще один плюс: Кнут Хагурояма вырастет уже настолько, что сумеет защитить их обоих. В минусе была моя собственная жизнь, которая, если принимать во внимание оставшееся мне время и качество жизни, представляла собой не слишком большую ценность. Вот, даже я справился с этой задачкой.
Я закрыл глаза, ощущая тепло крови, стекающей по щеке во впадину между ключицами.
Я ждал.
Ничего не происходило.
– Ты знаешь, что я это сделаю, – произнес голос.
Захват моей головы разжался.
Я сделал два шага назад и снова открыл глаза.
Уве поднял руки вверх и выпустил нож. Прямо перед ним стояла Лея. Я узнал пистолет, который она прижимала к его лбу.
– Убирайтесь отсюда, – сказала она.
Адамово яблоко Уве Элиассена ходило вверх-вниз.
